– Откуда Максиму их знать? Он их младше, да и, как говорится, не вращается в подобных кругах.
Кузен оказался ровесником Питера Кроу и Маленького Джона. Ему исполнилось двадцать пять.
– Мне двадцать восемь, – они сидели за простым, деревянным столом, в углу заведения в Солечниках. Принесли хорошего, темного пива, жареной на сковороде, колбасы, с луком, и тминный хлеб. Максим вертел бумагу с родословным древом.
– Оно неполное, – предупредил его доктор Судаков:
– У меня в Иерусалиме есть большое, – он раздвинул руки, – на треть стены…, – кузен поскреб в белокурых, коротко стриженых волосах: «Значит, мой самый ближайший родственник без вести пропал, год назад?»
– Барон Мишель, – Авраам подул на колбасу:
– При французском наступлении, в Саарланде. Он мой ровесник…, – доктор Судаков помолчал, – капитаном в армии служил, а вообще он куратор, в Лувре…, – Авраам спохватился, что Волк может не знать о музее. Максим кивнул:
– Я его статью читал, в L’Humanite, три года назад. Очень хорошо написано…, – он, внезапно, улыбнулся: «Ты на польском языке еду заказывал…»
Доктор Судаков разлил пиво:
– Я десять языков знаю. В моей работе, – он коротко усмехнулся, – подобное полезно. И в университете, и здесь…, – он обвел рукой чистый зал пивной. Авраам попытался уговорить кузена не возвращаться в Советский Союз:
– У меня документы при себе, – сказал доктор Судаков, – любые, какие хочешь. Британские, швейцарские, египетские. Сходишь в Литве в ателье. У ребят хорошие руки. Фото переклеим, а от советского паспорта твоего избавимся…, – за три часа пути от границы до Вильнюса, Авраам понял, что новый родственник кого угодно переупрямит:
– Я дал человеку обещание, и должен его сдержать, – отозвался Максим, – у него брат сидит в тюрьме. И у меня дело в Москве, свои люди…, – они покуривали на одинокой автобусной остановке, за окраиной местечка. Волк покачал белокурой головой:
– Спасибо тебе, Авраам, но я русский, я в России вырос…, – отвернувшись, он посмотрел на юг:
– Потом, как-нибудь…, – кузен обещал, что поможет перевести подростков через границу. Он собирался отправиться в Минск, выручать старшего брата Пупко из тюрьмы.
Авраам попытался объяснить, что и в Палестине кузену, с его занятиями, найдется дело:
– Ничего страшного, что ты не еврей…, – начал доктор Судаков, – мы, видишь ли, в Египте, в Сирии…, – он оборвал себя. Кузен усмехнулся:
– Грабите банки, воруете документы у туристов. Я похожими делами промышляю, – он подмигнул Аврааму:
– Расскажи мне, о Европе, о Лувре. Может быть, – Максим смотрел куда-то вдаль, – я еще попаду туда.
По проспекту Мицкевича ехали серые городские автобусы, форды, черные такси, ситроены. Авраам увидел рекламы нового фильма Хичкока. Он оставил кузена в кофейне Рудницкого, рядом с государственным банком, заказав кофе по-венски и мильфей. Авраам боялся, что их, в потрепанных пиджаках, и сапогах, не пустят в элегантный зал, с мебелью красного дерева. Волк, уверенно начал говорить на французском языке. Официантка мило зарделась. Девушка провела месье за хороший столик и еще долго бросала взгляды в его сторону. Волк, закинув ногу за ногу, чиркнул спичкой: «Иди, поговори с Каунасом. Узнай новости».
Если бы не неожиданно объявившаяся дочка покойного дяди Натана, новости были бы совсем неутешительными. Кузина Тони, с ребенком, пропала, о Теодоре ничего известно не было. Джон лежал в госпитале, в Лондоне. Аарон так и не выяснил, что случилось с его сестрой.
– Хватит, – решил Авраам, – достаточно раву Горовицу здесь сидеть. Увезу его, Регину…, – доктор Судаков подумал о десятках тысяч беженцев из Польши, скопившихся в Литве. По пути с вокзала, он показал Волку главную синагогу. Во дворе стояли наскоро сколоченные киоски с объявлениями:
– Сбор помощи для наших братьев, потерявших кров. Раздача горячих обедов…, – во дворе бегали дети, девочки прыгали по начерченным мелом классикам. Они смотрели на резные двери молельного зала, на мраморные колонны. Авраам вспомнил детей, вывезенных из Праги:
– Капля в море. Что делать, непонятно. Аарон откажется покидать беженцев, он не такой человек…, – доктор Судаков ничего не решил. Семьдесят подростков ожидали его в Каунасе. Он не мог, не имел права брать в тяжелую, опасную дорогу семьи, или детей.
Авраам остановился на углу Кафедральной площади. Они с ребятами договорись встретиться, через два часа, у вокзальных касс:
– Вечером окажемся в Каунасе, и через два-три дня надо ехать обратно. Мало ли что, на следующей неделе здесь может советская власть появиться, вместе с НКВД…, – все ребята Авраама были опытными боевиками. Доктор Судаков не брал в группу совсем юнцов.
– Итамар просился с нами поехать…, – достав из кармана пиджака носовой платок, он вытер лоб. День оказался жарким.
Итамар Гликштейн, вернее, Итамар Бен-Самеах, был внуком Менделя Гликштейна, сподвижника Моше Судакова, одного из первых поселенцев, в Петах-Тикве. Мальчишке исполнилось семнадцать, однако он три года, как служил проводником для нелегальных иммигрантов. Доктор Судаков наотрез запретил ему совать нос в Европу, велев сначала закончить, школу:
– Он в кибуц зачастил, из Петах-Тиквы, – улыбнулся Авраам, ступив на мостовую, – за Ционой, что ли, ухаживает? Ей двенадцать всего. Хотя она высокая, за пятнадцатилетнюю девушку сойдет…, – если бы ни раздраженный гудок автомобиля, доктор Судаков бы не доехал сегодня до Каунаса. Роскошный, черный лимузин, резко затормозил. Подняв голову, Авраам увидел, что на светофоре еще горит красный огонек. Разведя руками, извиняющимся жестом, он пошел дальше. Окна лимузина прикрывали плотные шторки. Обернувшись, Авраам увидел на капоте флажок императорской Японии:
– Не хватало дипломатические инциденты создавать, – сказал себе Авраам, – ты больше не в лесах, дорогой мой. Смотри, куда идешь.
В лимузине приятно пахло кедром. Мальчик лет двух, в аккуратной матроске, захлопал смуглыми ладошками: «Стоп! Папа, стоп!».
– Я прошу прощения, ваша светлость…, – генеральный консул Японии в Литве, Семпо Сугихара, поклонился с переднего сиденья, – он, видимо, крестьянин, первый раз в городе…, – они говорили на японском языке. За рулем мерседеса тоже сидел японец, из персонала консульства. Посол по особым поручениям, при министерстве иностранных дел, граф Дате Наримуне, прилетел в Литву из Стокгольма. Ему предписывалось проследить, чтобы граждане Японии, и Маньжоу-Го, оказавшиеся в Прибалтике, получили бы консульскую защиту, в случае начала советской аннексии.
– Ничего страшного, Сугихара-сан, – отмахнулся Наримуне, – продолжим…, – он погладил Йошикуне по голове:
– Через час приедем в Каунас, милый. Устроимся на консульской квартире, Сугихара-сан говорит, что у них есть сад с прудом…, – в самолете сын задремал, свернувшись в клубочек. Йошикуни любил летать, и никогда не капризничал. В Стокогольме у него была няня, пожилая, добрая шведская женщина. Наримуне решил, что поездка обещает быть короткой, и дал ей несколько выходных:
– Повожусь с маленьким…, – он просматривал распоряжения из министерства иностранных дел, – он редко меня видит…, – аналитики писали, что Сталин, до конца лета, установит в Прибалтике советскую власть. Наримуне получал, в Стокгольме, весточки от лондонской родни:
– Странная война закончилась. Почему Сталин доверяет Гитлеру? Почему не хочет понять, что Гитлер нападет на Россию, непременно? И Рихард говорит, то же самое…, – Зорге, несколько раз, ставил Москву в известность о будущей войне. В СССР от подобной информации отмахивались:
– Они считают, что Гитлер не нарушит пакт о ненападении…, – лимузин ехал по проспекту Мицкевича к северной дороге, на Каунас.
Маленький играл с жестяной моделью самолета. Йошикуни, немного позевывая, привалился к боку отца:
– Встреча с министром иностранных дел Уршбисом, – почтительно говорил Сугихара-сан, – встреча с послом Литвы в Италии Лозорайтисом. Он авторизован возглавить дипломатическую службу страны, в случае аннексии…, – Наримуне принял, с поклоном, протянутый плед. Он накрыл спящего сына:
– В случае оккупации, Сугихара-сан. Давайте называть вещи своими именами…, – Наримуне, отодвинув шторку, щелкнул зажигалкой:
– До сегодняшнего вечера надо найти всех граждан Японии в Прибалтике, связаться с ними, и убедиться, что они находятся на пути домой. У нас дипломатический статус, а им потребуется защита. Давайте списки, – велел Наримуне. Лимузин, вырвавшись на шоссе, прибавил скорость.
Беловежская пуща
Над зеленой травой лужайки еще не рассеялся легкий, белый туман. В искусно скрытом шалаше было тихо. На швейцарских часах Петра стрелка не подошла к семи. Они с фон Рабе появились здесь час назад, после раннего завтрака. Петр приехал в Брест, на особом поезде НКВД. Он пересел на эмку, с охраной, ждавшую его на вокзале. Фон Рабе, насколько он знал, сделал то же самое, с немецкой стороны границы. Усадьба оказалась большой и ухоженной. При поляках здесь размещался охотничий дом какого-то магната. Водяная мельница бойко крутилась. Магнат устроил над запрудой террасу, с кухней и столиками. Они с герром Максимилианом поужинали форелью, пахнущей дымком костра, и молодой картошкой. Фон Рабе привез ящик французского вина.
